Памятник является еще и историческим и культурным символом – он был установлен в 1951 году на том месте, где вернувшийся из итальянской эмиграции в СССР Горький выступил с первой речью.
Ну а спустя полвека с лишним антисоветская власть активно вычищала такие символы – с улиц и площадей, из школьных программ по литературе, из памяти народной. Часто – под предлогами как бы и не политическими. Монумент Максиму Горькому демонтирован 16 декабря 2005 года – якобы для реконструкции площади.
«Мы не против, если москвичи придут посмотреть на демонтаж скульптуры… Зацепим краном и слегка дернем. Качнется – значит, демонтаж можно продолжать», – говорил в те дни Валентин Лернер, тогдашний директор «Мосинжстроя».
«Когда я снимал демонтаж памятника Горькому, было очень горько. Даже не хочется вспоминать, как его варварски убирали с площади. Делали все в спешке, без надлежащей подготовки и желания сохранить этот замечательный монумент – опутав оранжевой тканевой лентой, они грубо грохнули его о землю. Скрежет металла был слышен на расстоянии. При этом памятник треснул, у него были повреждены ноги», – рассказывает фотограф Юрий Машков.
Все эти годы памятник был в своего рода ссылке в так называемом парке искусств «Музеон».
В 2015 году стало окончательно понятно, что планы по строительству эстакады у Белорусского вокзала не осуществятся. У нынешней московской власти другие прожекты по реконструкции площади. И все же, хотя бы отчасти, историческая справедливость восстановлена – скульптуру вернули на заранее подготовленный фундамент. «Второе возвращение Горького» произошло в ночь на 31 июля, незаметно для публики.
А вот как, по описаниям газет, встречали 27 мая 1928 года самого Максима Горького.
«В 1 час 10 минут к перрону подошел поезд. Вся публика, стоявшая на перроне, ринулась к заднему вагону, из окна которого показалось знакомое всем лицо М. Горького. Затем Горького, приветствуемого беспрерывными «Ура», на руках вынесли на площадь, где он вместе с представителями общественных организаций стал на импровизированную трибуну-автомобиль... В воздухе замелькали тысячи кепок, фуражек и шляп. Несколько смущенный, М. Горький приветствует толпу жестами, широко размахивая руками и как бы обнимая всех присутствующих.
После приветственных слов великому писателю выступил Алексей Максимович. В своей короткой речи он сказал: «Я столь потрясен и взволнован, что совершенно не в состоянии выразить даже и сотой доли тех чувств, которые я переживаю. Я счастлив видеть вас, эту массу, строящую действительно новую жизнь. Мне издалека особенно хорошо видно это новое строительство».
Народный художник России скульптор Сергей Казанцев называет возвращенный на площадь памятник Максиму Горькому настоящим шедевром и сокровищем. Сумеем ли мы сберечь национальное достояние народа, в том числе огромное литературное наследие Горького?
Через два дня после приезда в Москву Горький встретился с рядом писателей в редакции журнала «Красная новь», который напечатал новые главы романа «Жизнь Клима Самгина». Среди них были Алексей Толстой, Всеволод Иванов, Никитин, Федин, Пастернак.
Вспоминая эту встречу, Федин писал: «Редакторский кабинет едва вместил всех. Горький нервно вглядывался в лица. Понадобился бы весь алфавит, чтобы перечислить, кто пришел. Горький знал эти имена по книгам, журналам. Так вот они перед ним – живые, и в большинстве незнакомые лица. Это и есть новая советская литература, возникшая с небывалой быстротой – за семь лет его отсутствия. Он как будто наверстывал невольно упущенное, стремился заново понять то, что неверно могло быть понято или представлялось совсем непонятным издалека. Он напряженно вникал в слова, которыми это новоявленное взволнованное общество старалось передать ему с горячностью свое понимание жизни, свои требования к ней, свои ожидания.
Он начал говорить в ответ возбужденно, со страстью, которой не мог овладеть, и стало явственно ощутимо, что произносимое им было не речью на таком-то и таком-то собрании, а делом жизни.
– Я – старый писатель, я – человек другого опыта, чем вы, и наша текущая литература, вернее, ее эмоциональные мотивировки, для меня не всегда ясны. Я говорю как литератор. Я привык смотреть на литературу как на дело революционное. Всякий раз, когда я говорю о литературе, я как будто вступаю в бой. Надо ставить, выискивать и открывать положительные черты нового человека. Вчера пришел в жизнь новый человек. Пришел в новую жизнь… Он себя не видит, он хочет себя узнать, он хочет, чтобы литература его отразила, и литература должна это сделать, – какими путями? Я думаю, необходимо смешение реализма с романтикой. Не реалист, не романтик, а и реалист, и романтик – как бы две ипостаси единого существа…»