Что ж поделаешь! Пришлось выполнить приказ командира — опять потащили на себе миномет: и плиту, и треногу, и ствол, и боекомплект. А каждая мина весит больше трех килограммов! Плита же и вовсе около 40 килограммов! Не шутка.
Сопротивление врага опять усилилось. Немцы не дают времени как следует укрепиться на новом месте — установить миномет, но, несмотря на это, мы умудряемся периодически останавливаться и вести отчаянный бой, посылая в цель один снаряд за другим. Очень много погибших и раненых.
После того, как мы без сна и отдыха прошагали через огненный ад шесть или семь дней, наконец-то сделали привал. Не успев передохнуть, стали рыть траншеи и готовить огневые точки для минометов.
Неудачная операция
...Задолго до рассвета подошел Коновалов и сухо приказал Таланкину, связисту и мне: “За мной!” Коновалов почему-то один: кто его знает, куда девался его адъютант? Мы взяли с собой инструмент, определяющий дальность действительного огня.
Отмахав около версты, пришли к речке, рядом с которой располагались два озера, лежащие валетом. Мы сразу спрятались на возвышенности с пышными зарослями багульника, обрамленной массивными стволами сосен и изрытой неглубокими оврагами.
Затаившись, наблюдаем за противоположным берегом. Там в тени редких елей, растущих у самой воды, заметили четырех немцев у костра, готовящих еду. Еле тлевшие рыжие искры костра тихо прыгали и рассыпались, а дым, поднимающийся ровной струйкой, был почти незаметен.
Я ношу с собой пистолет-пулемет непрерывного огня (за раз может пустить 12 пуль), одолженный у знакомого парня. Однажды из него стрелял в цель, тогда он показался простым по устройству и в обращении.
Немцы сидят примерно в 450 — 500 метрах от нас. Я прицелился, опираясь оружием на ствол дерева, — оказывается, одним выстрелом могу попасть сразу в двух немцев. “Товарищ командир, разрешите стрелять! Очень четко видно”, — шепчу Коновалову. А он говорит: “Подожди, сейчас минометом рубанем”.
Коновалов, схватив полевой телефон, дал расчету Павла Новикова координаты цели, чтобы ударили по немцам двумя минометами. Вскоре снаряд пролетел со свистом и воем, вспарывая горячий воздух, и взорвался с небольшим перелетом, а второй и вовсе рванул возле нас, вздымая черные фонтаны земли и дыма. Немцы, охваченные паникой, стали разбегаться в разные стороны.
Как только один из них, взятых мной на мушку, сгорбившись, пустился бежать, я нажал на спусковой крючок. Он, совершенно обезумевший, немного постоял и рухнул замертво. “Хорош! Значит, не ранило”, — подумал я.
Немецкие части не заставили себя долго ждать — открыли шквальный минометный огонь. Мы с Коноваловым лежим неподвижно, уткнувшись лицом в землю. Нашего телефониста Салтова, могучему телосложению которого завидует каждый, видать, поблизости нет.
Рядом со мной, с боку, жалобно скулит и извивается ужом Таланкин. Он смотрит на меня выпученными глазами. Якуты правильно говорят: “Уун тиэрбэьин курдук корбут” (дословный перевод: “глаза похожи на кольцо удил”).
— Не шевелись! — с глухой яростью рявкнул я, обернувшись к нему. Но Таланкин еще более надрывно стал повизгивать и вертеться из стороны в сторону. А вокруг — огромный огненный вихрь. Визг летящих бомб смешивается с гулом и грохотом взрывов.
Земля буквально ходит ходуном, а мы как будто тонем в огненном аду.
Таланкин никак не успокоится, тогда я с коротким матюком пару раз пнул его в бок. Вроде бы немного затих — пришел в себя, но время от времени смотрит на меня. Я, прикрыв голову руками, опять уткнулся в землю.
— Возвращаемся! — крикнул Коновалов, и мы поползли обратно. Скрывшись за ближайшим пригорком, облегченно вздохнули и впервые за все время улыбнулись. Салтов, оказывается, здесь. Не ранило.
Вернувшись в часть, командир тут же вызвал к себе Новикова. А мы с Таланкиным вернулись в свой расчет. Он, видимо, в ужасном состоянии — чувствую холодок в голосе, сквозняк во взгляде...
Но я стараюсь на это не обращать внимания. Покуривая с Баишевым табак, так, попусту, языком болтаю, переливая из пустого в порожнее.
Вскоре появился понурый Павлик. Он, сев рядом, поведал, как командир роты отчихвостил его по полной программе: “Наводчик у тебя никудышный! Проверяй его действия!..”
Мой закадычный друг, плачась в жилетку, стал просить меня идти к нему наводчиком. Баишев, услышав это, аж побагровел от злости: “Пока я жив, он никуда не пойдет! Между прочим я — тоже старший сержант!”
В этот вечер нас наконец-то заменила другая часть, и мы некоторое время провели в тылу, восстанавливая силы.
...Два дня добирались до нового места дислокации по серой каменистой местности. Готовясь к наступлению, всю ночь трудились, падая от усталости и измождения: обустроили огневые точки, вычистили мины...
Вместо погибших и раненых пришли новые бойцы, так что рота и взвод полностью укомплектованы.
С восходом солнца наша артиллерия открыла беспощадный огонь по немцам, а пикирующие самолеты стали бомбить боевые порядки вражеских частей. Спустя некоторое время, наши ряды опять поредели, но громкая команда: “Вперед! За Родину! За Сталина!” все время раздается.
Я постоянно вытираю рукавом со лба липкий грязный пот. Как и все, очень устал от солдатского труда, ведь ведем бой в изнуряющую стоячую жару, без конца передвигая тяжелый миномет и мины по ухабистой местности вдоль озера с травой по колено, а там еще — кочка на кочке.
Живым не верится, что живы...
Уже начинало смеркаться, когда мы, мучимые голодом и жаждой, еле волоча ноги, сбитые на каменистой дороге, наконец-то вырвались на опушку леса, таща на себе тяжеленные минометы и мины. И тут откуда-то возник адъютант командира роты, старик-мордвин Афоня.
— Давай, пойдем со мной к командиру роты. Одному как-то жутковато, — попросил он. Я попытался отказаться: “Без разрешения старшего сержанта Матвеева никуда не пойду”. Когда адъютант обратился к Матвееву, он кивнул в сторону командира расчета. Таланкин же приказал: “Иванов, к командиру роты!”
“Надоело быть мальчиком на побегушках! Нерусский, видимо, поэтому во все дырки пихают. Вон наводчика первого расчета Андреева никогда никуда не отправляют, берегут”, — я сильно рассердился на своих, но виду не показал. Приказ командира есть приказ, надо выполнять.
Афоня двинулся первым, а я поплелся за ним. Пробираясь между деревьями, он время от времени останавливается и прислушивается. Он и меня попросил соблюдать осторожность и вести себя как можно тише.
Еще окончательно не стемнело. Взрывы снарядов несколько поутихли. Вскоре деревья поредели и показалась долина, усыпанная камнями. Оказавшись возле небольшого каменистого холмика, внизу прямо под нами заметил 5-6 немцев, сидящих в выкопанной яме. Дернув Афоню за маскхалат, опустился на колени, осторожно целясь из автомата-пистолета. Напарник бесшумно тоже опустился на колени, так ничего и не поняв.
Я кивнул в сторону немцев, и только тогда он, побледнев, замычал, силясь осознать беду, в которую чуть не угодил. Через несколько мгновений его лицо вновь выражало непоколебимую решимость и достоинство: “Не надо стрелять! Мы их — гранатой! Надо приблизиться хотя бы до 50 метров. Успокойся! Все будет хорошо! Давай!!!” — и как рысь ловко стал прыгать от камня к камню, прячась за ними и подкрадываясь к врагам. Я следую за Афоней как тень.
Когда вплотную приблизились к фрицам, я от напряжения тяжело задышал и испугался, что нечаянно кашляну — все испорчу. А мой товарищ, наоборот, выглядит спокойно и невозмутимо.
Внизу вроде бы ничего не подозревают, правда, время от времени смотрят в сторону леса. Я, ткнув напарника в бедро, прыгнул от камня на два-три шага в сторону и метнул гранату в немцев. А в следующий миг гранату швырнул Афоня.
Старик, увидев, что ни один фашист не успел вскочить, довольный исходом ювелирной работы, кивнул в мою сторону: “В таких случаях следует воспользоваться гранатой, автоматом можно промахнуться”.
...Чуть позже в штабе адъютант, докладывая командиру роты об обстановке, сказал: “Мы с Петей “поохотились” на славу — шестерых фрицев уложили”. Обстоятельно проанализировав ситуацию, боевой командир приказал: “Немедленно сообщите Матвееву: в лесу — немцы. Пехота уже здесь находится. Рота срочно должна перебазироваться сюда”.
Мы, запыхавшись, вернулись обратно на место дислокации роты и передали срочный приказ. Опять начался переполох — глубокой ночью взгромоздив на себя минометы и мины (я лично нес на спине нехилую ножку миномета), молча тронулись в путь. До нового места расположения части дошли никем не потревоженные и не замеченные. Стрельба немцев немного поутихла.
С рассветом мы опять начали палить по врагу. Вскоре пересекли те злополучные лес и долину и вышли на хорошую автодорогу, которая тянулась вдоль большого озера. И вся эта некогда нежная и зеленая местность была усыпана трупами людей и лошадей. Видимо, это результат вечерней и сегодняшней утренней жестокой бойни.
В лесу наткнулись на загнившие обезображенные останки голых людей. Они лежали группами по 15 — 20 человек. От них шел тошнотворный запах, который не давал полной грудью вдохнуть воздух.
Вся эта жуткая картина — не для слабохарактерных.
Прерванная трапеза
Через некоторое время вступили в большую деревню, название, конечно, не помню. Ребята, пришедшие сюда пораньше нас, зарезав бесхозную свинью, приготовили суп и с превеликим удовольствием уже начали трапезничать.
Мы, только почувствовав аппетитный запах горячей еды, осознали, насколько были голодны и уставшие. Но, собрав волю в кулак, как всегда первым делом, вырыли яму для огневой точки и аккуратно складировали возле минометов мины, а устроились возле длинного то ли гаража, то ли коровника.
И только начали было готовить из свинины сытную еду на костре, как из глубины леса в нашу сторону полетели вражеские тяжелые мины и снаряды, наполнив воздух воем и грохотом. Снова начался страшный хаос — безумный шквал огня и стали, везде кровь, огонь, дым, грязь, пыль, крики, вопли...
Подготовила к печати
Галина МОХНАЧЕВСКАЯ.