Помню, что выехал я за два часа до начала заседания. Но едва отъехал от завода, как загудели сирены. Воздушная тревога! Раздумывать не приходилось. Я направился пешком через пол-Москвы. Всю дорогу я слушал музыку — радио, как обычно, в эти радостные, предпраздничные дни, транслировало песни и марши по всем площадям столицы. Я был крепко взволнован. Как пройдет заседание? Что услышу? Что скажет докладчик о положении на фронте? Тревога за родную Москву не покидала меня...
Незаметно дошел до места заседания. И вот я там, куда собрала партия московский актив, чтобы в эти суровые дни сказать суровую правду и дать направление для дальнейшей борьбы с врагом. И вдруг зал затрясся от аплодисментов, от гула и крика. Это на сцену поднялись товарищ Сталин и его соратники. Не могу выразить словами нашу радость. Как мальчишки, мы вскакивали на стулья, хлопали, кричали «ура». Но радость стала еще большей, когда товарищ Пронин предоставил слово товарищу Сталину.
Долго не могла утихнуть овация. Товарищ Сталин качал головой и с улыбкой показывал на часы. А по залу минут десять, как волны, бушевали наши аплодисменты. Но вот зал затих... Мы все превратились в слух, во внимание. Спокойно, твердо и проникновенно прозвучали слова вождя.
Что было самым главным в этом докладе? Прямота, суровая правда. Сталин не приукрашивал положение. Он говорил о том, что было в жизни. И от этих его спокойных слов, от ясности мысли и глубины анализа становилось как-то ясно на душе, просто и понятно.
Через весь доклад проходила мысль о грозной опасности, о неумолимом, жестоком и сильном враге, который рвется к сердцу страны. И несмотря на это, чем дольше я слушал, тем больше росла уверенность в нашей конечной победе.
Кончился доклад. Мы сидели как зачарованные. Первые минуты я ничего не мог сказать. Мы только переглядывались с соседями и словно говорили: «Здорово!» От полноты чувств не хватало слов. И мне тогда же вспомнились слова Сталина, сказанные им ранее, его требование к руководителю, который должен быть «свободен от паники, от всякого подобия паники». И я подумал: «Какой руководитель — товарищ Сталин!»

Из воспоминаний кинорежиссера С.М. ЭЙЗЕНШТЕЙНА (эвакуированного в 1941г. вместе с киностудией в Алма-Ату)
...И снова мысли только о том,
Что же с Москвой?
Что же с фронтом?
Что же с войной?
Кажется, грудь разорвется от вопросов. От необходимости понять, что происходит. Что делается. Понять и ощутить себя и страну в эти тревожные, непонятные дни.
Особенно тревожные и особенно непонятные, ибо вопрошающий выпал из биения пульса Москвы, ибо 5000 километров рельсов легло между нами и сердцем страны...
И вот — голос ясный и ровный. Иногда иронический, когда он говорит о льве и котенке!
Иногда строгий, когда он призывает к выдержке.
Иногда скорбный, когда он говорит о потерях и жертвах.
Голос, полный уверенности, когда он говорит о грядущей победе.
Голос гневный, когда зовет свой народ к уничтожению гнусного врага. Голос Сталина.
И как всегда — ясность, уверенность, внутреннее осознание целей и путей их достижения развертываются в сознании каждого слушающего после того, как к нему обращаются слова Сталина.
Звучный голос.
Издалека.
Но близкий и знакомый.
Где он говорит?
Мы слушали его во впервые открытом громадном оперном театре города Алма-Аты.
Но откуда он раздается?
По раскатам эха, по резонансу старались мы разгадать помещение, откуда идет голос.
Сцена Большого театра?
Нет.
В отзвуках чудятся своды.
Значит, где-то под землей...
Где?
Но догадки тонут в вихре, в который постепенно вовлекает содержание сталинских слов.
Слова о подвиге.
Слова о выдержке.
Слова о победе.
Слова бодрящие. Слова зовущие. Слова подымающие.
И под словами — радость ощущения: Сталин и Москва с нами.
Тысяч километров не стало.
Мы рядом. Мы вместе.
И подобно тому, как здесь преодолено пространство, так же будет преодолено время. Тяжкое время тяжелых страданий и войны.
И тот же голос поведет нас снова через годы победы, как сейчас он ведет нас через месяцы трудов.

Рассказывает комендант г. Москвы, генерал-майор К.Р. СИНИЛОВ
На параде, как и в мирное время, были представлены все рода войск. Была предназначена и авиация к параду, но помешала погода. Принимали участие пехота, конница, артиллерия, танки различных систем, включая мощные танки КВ, моряки, войска НКВД и рабочие батальоны, которые тогда формировались. Было 20 с лишним батальонов. Единственное, чем внешне отличался парад, — это отсутствие демонстрации. Чувствовалось, что это происходит в условиях войны, по всему: и по вооружению, и по обмундированию, и по той суровости, которая видна была у всех.
После парада произошел перелом в разговорах, настроениях, даже внешний перелом был заметен. То, что произошло в сознании, внутри каждого, нашло отражение в поведении.
7-го и в последующие дни народ стал совсем иным: веселым, смеющимся, жизнерадостным, улыбающимся, особая твердость появилась, уверенность. А до этого, прямо надо сказать, была некоторая молчаливость, а у нас это выражалось, помимо всего, в письмах. После парада был необыкновенный подъем...

ПАРАД

Москва, военный 41-й,
На Красной площади парад.
На подвиг силы беспримерной
Страна вела своих солдат.
В едином яростном порыве
Шагал воюющий народ,
И каждый верил: нет той силы,
Что остановит этот ход.

То был парад железной воли,
Надежды, веры и любви,
Суровый марш нелегкой доли
В защиту жизни и земли.
Мир не видал такого шага,
И был повержен грозный враг,
И над руинами Рейхстага
Затрепетал наш алый стяг.

Не все вернулись с тех сражений,
Не всем достались ордена,
И много стало разных мнений
О том, какой была война.
Но свято помня день победный,
Не забывайте никогда
Москву, тяжелый 41-й,
Парад 7 Ноября.

К. ПОНОМАРЕВ.